За последние годы мы наблюдаем, как экономические проблемы плавно выплескиваются в разряд серьезного внутриполитического вопроса. Между тем недавно избранный президент Казахстана Касым-Жомарт Токаев в своей инаугурационной речи пообещал вывести страну на новый уровень устойчивого развития.
Почему без возврата к фиксированному курсу национальной валюты любые меры и действия со стороны государства будут малоэффективны, рассказал в интервью корреспонденту центра деловой информации Kapital.kz экономист, директор центра прикладных исследований «Талап» Рахим Ошакбаев.
- Рахим, сейчас всех интересует вопрос, какие глобальные изменения ждут Казахстан с приходом нового президента?
- Чтобы понимать вероятность каких-то изменений, наверное, имеет смысл в первую очередь опираться на предвыборную программу победившего кандидата Касым-Жомарта Токаева, в которой обозначены 22 приоритета, затрагивающие практически все важные аспекты государственного управления. О каждом из них можно много говорить в отдельности, но я бы хотел затронуть социальную сферу, где уже происходят значительные изменения.
Социальная поддержка населения значительно выросла и увеличила охват. Только за последние три года расходы на социалку (соцзащита, образование, здравоохранение, культура, спорт) возросли на 40% и составляют уже порядка 55% от всех государственных расходов (республиканский бюджет + местные бюджеты). В дополнение к этому в ближайшие 3 года запланировано выделить дополнительно 2 трлн тенге для реализации социальных инициатив - увеличение соцпособий, зарплаты, жилья для многодетных и т. д. Также до 2025 года в предвыборной программе заявлено обеспечение новым жильем для более 2 млн наших граждан в рамках государственных программ, ввод свыше 40 тыс. арендных квартир для малообеспеченных и многодетных семей и дальнейшее расширение охвата социальной помощью.
Мы уже наблюдаем серьезную перезагрузку по такому институту, как адресная социальная помощь (АСП).
Если в 2017 году насчитывалось всего 23 тыс. получателей адресной социальной помощи, то в прошлом году эта цифра увеличилась до 571 тыс. человек. Прогнозировалось, что в текущем году будет приблизительно 830 тыс. получателей, но по факту их зарегистрировано около 1 млн 900 тыс., из которых 1 млн 300 тыс. человек уже получают АСП. Для ряда регионов предусмотренный годовой бюджет на выплату АСП на сегодня близок к истощению. Причиной послужило значительное повышение размера адресной социальной помощи с 4 тыс. тенге до 21 тыс. тенге, а также снижение критериев к доступу ее получения. Например, если раньше ваш доход должен был составлять 50% от минимального прожиточного минимума, то теперь порог повышен до 70%. Это спровоцировало бурный интерес к АСП, что привело к расширению количества получателей.
В целом произошедший рост социальной направленности бюджета сам по себе можно приветствовать. Это более справедливое распределение бюджетных денег, чем спасение банков, которое за последние два года обошлись стране более чем в 3,6 трлн тенге, или финансирование квазигоссектора. Однако дальнейший рост социальных расходов может представлять опасность для устойчивости как республиканского бюджета, расходная часть которого на 45% обеспечивается за счет нефтяных поступлений из Нацфонда и ЭТП и финансирования дефицита, так и местных бюджетов, в заметной степени зависимых от трансфертов из республиканского бюджета.
Поэтому дальнейшая модернизация социальной политики, очевидно, должна заключаться не в наращивании расходов, а в серьезном совершенствовании механизмов и очень жестком отсечении и пресечении социального иждивенчества, чтобы эффективную поддержку получали действительно социально уязвимые слои, а не граждане, которые могут самостоятельно обеспечить себя доходами, в том числе через государственные активные меры занятости.
Мы также видим значительные подвижки в части государственной политики обеспечения жильем. Так, программа «Нурлы жер» показывает впечатляющие результаты. В текущем году ожидается ввод 13 млн кв. метров нового жилья как за счет бюджетных источников, так и за счет частных инвестиций. Это абсолютный исторический рекорд, начиная со времен Казахской ССР. Наша страна за прошлый год вышла в уверенные лидеры по СНГ по темпам ввода жилья - 0,7 кв. метров на человека, для сравнения в Россия этот показатель составлял 0,5 кв. метров, в Армении, Азербайджане, Украине - 0,1-0,2 кв. метров. Запущены программы доступной ипотеки «7-20-25» и Жилстройсбербанка, в котором 1,3 млн вкладчиков копят депозиты для получения доступной ипотеки под 3,5-5% годовых.
Стоит отметить, что программа «Нурлы жер» прямо или косвенно поддерживает частные инвестиции. То есть, если частный инвестор захочет построить жилой дом, то государство подводит для него инфраструктуру, соответственно предоставляет и механизмы кредитования застройщиков через местные исполнительные органы.
- Тогда какие крупные проблемы, на ваш взгляд, препятствуют экономическому росту?
- Самая большая проблема в экономике - это неадекватность текущей монетарной политики - сочетание якобы «инфляционного таргетирования» с якобы «свободно-плавающим обменным курсом», с которыми мы начали экспериментировать с сентября 2015 года.
Эта монетарная политика уже на протяжении почти 4 лет показывает высокую волатильность национальной валюты и постоянно высокие девальвационные и инфляционные ожидания. Она дестабилизирует всю экономику, инвестиции и привела к падению реальных доходов населения, так же как и к значительному падению кредитования малого и среднего бизнеса. Мы знаем, что Казахстан в значительной степени зависит от импорта, в том числе потребительских товаров, и здесь не нужно быть экономистом, чтобы осознать, как работает так называемый эффект переноса: то есть чем слабее национальная валюта, тем дороже для населения будут обходиться импортные товары; соответственно это дает каскадный мультипликативный эффект на стоимость других товаров и услуг.
В то же самое время, если курс тенге становится сильнее, то цены не гибки в сторону понижения, так как у экономических агентов (будь то индивидуальные предприниматели, внутренние и внешние инвесторы) высокие девальвационные ожидания. Им никто не дает никаких гарантий или даже ориентиров по курсу тенге. Поэтому сбывающиеся за последние 4 года ожидания неизбежности девальвации тенге приводит большинство из них к мысли не расширять свою деловую активность в Казахстане.
Одновременно со стороны регулятора идут противоречивые заявления: раньше говорили, что тенге привязан к рублю и проблема в нем. Сейчас же заместитель председателя Национального банка Мадина Абылкасымова утверждает, что причина недавнего резкого ослабления тенге в падении цен на нефть. На самом деле, если провести анализ, то корреляция курса национальной валюты от нефти на этом промежутке времени (4 года) была очень низкой.
Также не вызывает доверия у населения откровенно слабая коммуникационная политика со стороны регулятора. Выяснилось, что любой публичный человек может искусственно раскрутить инфляционные ожидания, как это было перед выборами, когда в ряде обменных пунктов перестали продавать валюту, а объем торгов на валютной бирже мгновенно вырос со 100-200 млн долларов до почти полмиллиарда. Получается, что действующий режим очень уязвим и к внешним словесным интервенциям.
Если посмотреть на официальные опросы, проводимые исследовательской компанией GFK по заказу Национального банка на протяжении периода с 1 января 2016 года, можно увидеть, что они постоянно фиксируют высокий уровень девальвационных ожиданий. По последним опросам, на апрель 2019 года ослабления тенге ожидали 65% (!) населения.
Смущает и тот факт, что, по мнению многих экспертов, Национальный банк хоть и декларирует политику свободно плавающего обменного курса, но на самом деле осуществляет интервенции. Такой вывод можно сделать из того, что в отличие от Центрального банка России, проводимого аналогичную политику, наш регулятор принципиально не публикует ежедневные данные о своем участии на валютном рынке, а только констатирует нулевое сальдо по итогам каждого месяца. Даже МВФ не признает наш действующий режим как свободно плавающий.
И когда кто-то меня спрашивает, каким будет курс тенге, я уверенно говорю, что он будет таким, каким его захочет видеть Национальный банк. А вот каким его захочет видеть Нацбанк - мало кто знает.
Я думаю, что без возврата к ориентирам по курсу, предпринимаемые меры правительства по повышению реальных доходов населения - увеличение социальной поддержки, поднятие заработных плат, стимулирование малого и среднего бизнеса, снижение налоговой нагрузки, будут иметь очень ограниченный эффект. Ползучая девальвация и инфляция съедают рост номинальных доходов. МСБ не инвестирует, соответственно, не создаются конкурентные рабочие места в частном секторе. Поэтому во всем плохом и нестабильном, что сейчас происходит в нашем государстве, виноваты в первую очередь экономисты.
- По вашему мнению, действующий режим инфляционного таргетирования не имеет ничего общего с этим понятием?
- Да, постараюсь аргументировать. Национальный банк Казахстана ставит цель - таргет инфляции и пытается воздействовать на нее через базовую процентную ставку, которая по идее должна влиять на реальную рыночную ставку и тем самым на объем денежной массы в обращении. Но на самом деле этого не происходит.
Если взять динамику базовой ставки с 2016 года и ставки по банковским займам, то можно констатировать, что базовая ставка падает, а ставка по коммерческим кредитам существенно не уменьшается. А по потребительским займам даже растет. Из-за неэффективной монетарной политики правительство вынуждено субсидировать ставку вознаграждения. К примеру, есть Дорожная карта бизнеса, в соответствии с которой государство субсидирует ставку вознаграждения для МСБ, то есть рыночная ставка 14% на выходе превращается в 7%; то же самое можно сказать о программах «7-20-25» или вновь объявленной «экономике простых вещей» в 600 млрд тенге. Таким образом, государство снова делает интервенцию и пытается за счет средств бюджета решать проблему высоких ставок. Это первое.
Во-вторых, режим инфляционного таргетирования предусматривает, что Национальный банк выпускает краткосрочные ноты по базовой ставке и забирает избыточную ликвидность у банков второго уровня. Это абсолютно безрисковые инвестиции, но при этом с относительно высокой процентной ставкой 8-9% годовых. В итоге у коммерческих банков пропадает стимул кредитовать бизнес: зачем нести дополнительные издержки, привлекать предпринимателей, анализировать их финансовую ситуацию, способность обслуживать кредит, платить людям зарплату, когда за эти деньги просто можно купить краткосрочные ноты? В итоге их объем начиная с 2015 года вырос с нуля до 4 трлн тенге, а уровень кредитования снизился до исторического минимума 22%. Для сравнения, в подсанкционной России кредиты экономике составляют свыше 50%.
Третий момент, который обращает на себя внимание, это непосредственно сама инфляция.
В последние годы мы часто слышим со стороны правительства, как удалось снизить показатель инфляции и заякорить ее на уровне 5%. Но что такое инфляция? Это такой интегральный показатель, который рассчитывается по 510 позициям товаров и услуг во всех населенных пунктах и потом усредняется (допустим, Сарыагаш на границе с Узбекистаном сопоставляется с нефтяным Атырау, либо Алматы или Астаной и т. д.). Однако у меня есть личные подозрения, что эти цифры искажаются на уровне сбора первичных данных, поскольку территориальные департаменты по статистике могут находиться под влиянием местных исполнительных органов. А для тех показатель инфляции является одним из ключевых KPI перед правительством.
По опросам все той же компании GFK, 77% населения считают, что цены растут быстрее, чем показывает официальная статистика. А более 50% респондентов оценивают рост цен двузначными цифрами. Инфляция «съедает» покупательскую способность населения. То есть, как сейчас модно говорить у молодежи, от правды не убежишь. В недавнем интервью Евроньюс президент Касым-Жомарт Токаев, комментируя недавние протесты на наших улицах, констатировал, что основная их причина - «люди обеднели». Как мы видим, последствия четырехлетнего монетарного эксперимента над страной уже выплескиваются на уровень серьезного внутриполитического вопроса.
- По вашему мнению, какие существуют пути решения вышеназванных проблем?
- Простых и идеальных решений здесь нет. Самый первый элементарный шаг - снова перейти к фиксированному коридору, то есть зафиксировать курс национальной валюты, как, например, в Китае, установить его на среднесрочную перспективу, например, 3-5 лет, чтобы экономика смогла адаптироваться за этот период.
В прошлом году волатильность курса составляла 20% от нижней точки, курс колебался от 318 тенге до 384 тенге. В этом году волатильность значительно ниже, порядка 10 тенге. Есть мнение, что это происходит благодаря интервенциям Нацбанка. Но в эту стабилизацию мало кто верит, тем более что регулятор принципиально не дает никаких ориентиров. Даже такая политика скрытых интервенций все равно поддерживает высокий уровень девальвационных ожиданий.
Существует мнение, что фиксированный курс тенге обязательно приведет к сжиганию золотовалютных резервов Казахстана (ЗВР). Это не так. Если посмотреть, что было в 2014-2015 годах, когда Нацбанк защищал курс, то, согласно официальным данным Нацбанка и МВФ, наоборот, ЗВР и Нацфонд в совокупности выросли на 3 млрд долларов. Это означает, что любые спекулятивные атаки Национальный банк с учетом гигантских объемов ЗВР и Национального фонда может отбивать очень легко: у нас есть гарантированный трансферт, есть целевые трансферты Национального фонда (порядка 30% бюджета формируется за счет трансфертов Нацфонда).
В таких странах, как Казахстан, проверенным решением против голландской болезни является стерилизация валюты в Нацфонд. То, что у нас постоянно девальвируется тенге, на мой взгляд, происходит по причине малоконтролируемой эмиссии денег. За последние три года объем денежной массы увеличился в два раза. Каким образом, вы думаете, выплачивается вознаграждение по краткосрочным нотам Нацбанка около 300 млрд тенге в год? Полагаю, за счет эмиссии, условного «печатания денег». Поэтому при действующей монетарной политике тенге будет неизбежно слабеть. Происходит ли это из-за неумелого управления или, наоборот, умелого, но в интересах ограниченного круга экономических агентов, не могу точно сказать.
Есть один хороший критерий реальной конкуренции рыночной экономики – количество банкротств. Это означает, что экономический агент, не достигнувший цели по прибыльности, становится неплатежеспособным и уходит с рынка, а его активы (земля, недвижимость и т. д.) выставляются на торги. Потом их покупает другой агент, который в свою очередь тоже пытается получать на них прибыль, и если у него это не получается, он также должен заявить о своем банкротстве, и все это должно продолжаться до тех пор, пока не будет найден наиболее эффективный собственник.
Параллельно необходимо проводить структурные реформы, в части снижения доли государства в экономике, демонополизации, деполитизации многих отраслей. Нам сейчас не хватает сильного агентства по защите конкуренции, такого антимонопольного ведомства, которое на самом деле обеспечивало бы справедливую конкуренцию среди субъектов рынка и минимизировало участие государства в экономике. На сегодняшний день это самая сложная задача, с которой не справился ни один состав правительства, хотя все декларировали эти цели.
Роль государства в экономике главным образом должна состоять в том, чтобы создавать эффективное регулирование, обеспечивать соблюдение правил игры, верховенство закона, осуществлять надзор за банками. За последние годы мы наблюдали как банковский надзор тотально был провален: получив около 4 трлн тенге прямых косвенных вливаний от государства (для сравнения, годовой республиканский бюджет здравоохранения составляет примерно 1 трлн тенге).
А ведь еще в 2015 году Нурсултан Назарбаев поручал Нацбанку провести AQR, независимую оценку качества активов банковской системы, но она до сих пор не проведена. Поэтому насколько исчерпан банковский кризис, мы тоже об этом до сих пор не знаем.
