Когда режиссер Гарольд Рамис снимал по мотивам рассказа Дэнни Рубина свой «День сурка», он даже и не мог предполагать, что сюжет станет нарицательным и, более того, сюрреалистическим. Сланцевая нефть с легкостью примерила на себя роль телеобозревателя погоды Фила Коннорса, который запутался в петле времени.
Когда говорят о нефти, то непременно сталкиваются с понятием размытого дискурса. И это имеет под собой основания. В уравнении 2017-го, на выходе которого получается цена на черное золото, множество переменных — от спроса до картельных сговоров, от глобального потепления, электромобилей до альтернативной энергетики. От «дорогого» доллара до того, как растет народонаселение планеты. От процентной ставки ФРС до сланцевиков. И последние благодаря новым технологиям становятся все более значимой переменной — если еще не X или Y, то уж точно Z. Попасть в «закрытый клуб переменных» XYZ — это не просто круто, это нереально круто для еще вчерашнего аутсайдера.
Восставшие из мертвецов
В 2008 году, когда нефть за какие-то 5 месяцев рухнула со $140 до $37 за баррель, страны-нефтепроизводители строили наполеоновские планы, купаясь в нефтедолларах. В тот момент сланцевая отрасль практически прекратила свое существование.
Тут следует отметить, что вопреки устоявшемуся мнению, вовсе не нефть оказалась главным бенефициаром сланцевой революции в США, а природный газ. В 2009-м США благодаря нефтегазовым сланцам обогнали Россию по объемам добычи природного газа. Но уже тогда на фоне низких цен на нефть сланцевая отрасль стала испытывать серьезные проблемы с финансированием. Банки крайне неохотно кредитовали отрасль, учитывая, что она и так была закредитована донельзя. Оппоненты сланцевой революции не раз отмечали, что отрасль только в США требует огромных капитальных затрат — $17−18 млрд в год (это касается только т.н. баккеновских сланцев). По мнению эксперта по сланцам Артура Бермана, добыча нефти на Баккеновской формации, о которой мы уже упомянули, в 99% случаев является нерентабельной. И, тем не менее, после стабилизации нефти выше 40 долларов за баррель, количество буровых вновь стало расти. Сланцы же превратились из легкой головной боли для крупных стран-нефтепроизводителей в реальную проблему. Но помимо ОПЕК есть и другие факторы, которые находятся за кулисами «нефтяной трагедии». Это технологии, развитие которых существенно снижает стоимость добычи и повышает запас прочности для сланцевой отрасли.
IT пришли в сланцевую отрасль
По мнению Bloomberg, обвал цен заставил многих участников индустрии «включить мозг» и вывел постулат о повышении эффективности добычи при максимально низких затратах на первые полосы в отрасли. И в ход пошло программное обеспечение, которое ранее ребятами в спецовках, пропитанных нефтью, всерьез не воспринималось. В бизнесе разведки и добычи есть возможности для улучшений, особенно на сланцевых месторождениях, которые являются богатейшим источником добычи нефти на суше. И, по мнению Schlumberger, потенциал улучшения коэффициента извлечения составляет порядка 8%.
Микроорганизмы помогают найти богатые участки
Микроорганизмы (точнее их содержание) помогают уже сейчас выявлять наиболее прибыльные участки. Эффект может составить миллионы долларов США даже для небольшой компании. О таком кейсе рассказывает компания Biota Technology. «Это совершенно новый источник данных для индустрии, которая никогда прежде его не использовала», — уверяет Аджай Кшатрия, основатель Biota Technology.
Облако для нефтяников
По оценке Бину Мэтью из исследовательского центра General Electric, в III квартале 2017-го компания планирует представить новое программное обеспечение, которое будет собирать данные о скважинах в единой облачной системе. Как сообщает Bloomberg, GE обещает ошеломляющий эффект от такой цифровизации: снижение затрат на первичное профилактическое обслуживание на 20% и повышение производительности на 2,5%. По оценкам экспертов, лишь менее 3−5% всех нефтегазовых активов, включая сами скважины и оборудование для бурения, фрекинга и извлечения, связаны на цифровом уровне. Но ситуация уже в скором времени изменится, продолжают в Bloomberg. В течение ближайших 3−5 лет до 50% нефтегазовых компаний планируют увеличить расходы на цифровые технологии.
И роботизированные буровые
По мнению экспертов, дальнейшее развитие сланцевой отрасли может пойти по сценарию, который уже отрабатывается на примерах работизированных автомобилей. Не исключено, что в какой-то среднесрочной перспективе появятся автономные буровые, которые будут работать без участия человека, используя всю мощь цифровых технологий. Бину Мэтью, о котором мы писали ранее, считает, что нефтяная скважина должна обладать такими же характеристиками соединения и возможностями самодиагностирования, что и робомобиль. И если это произойдет, то производительность в сланцевой отрасли может вырасти до ранее невиданных значений. А традиционной нефтегазовой отрасли добавит еще больше головной боли.
Волатильность будет запредельной
Сегодня в упомянутом мной уравнении сошлись лбами очень серьезные переменные. На «темной» стороне для нефти — замедление темпов роста мирового ВВП до 2,5%, увеличение энергоэффективности, потенциал которой невероятен. Все это уже в среднесрочной перспективе создаст структурные предпосылки для замедления спроса на черное золото. С другой, «светлой» стороны, инвестиции в разведку новых месторождений снизились катастрофически, а старые скважины традиционных нефтедобытчиков уже на издыхании. По оценке экспертов, к 2030 году компании нефтяного сектора должны увеличить объем добычи сырой нефти на 35 млн баррелей в день, чтобы удовлетворить спрос. А для этого уже в ближайшие 5 лет нужно инвестировать в новые проекты в совокупности около $1,6 трлн. Усугубляет положение тот факт, что нефтянка, как и любые инфраструктурные отрасли, инерционна — нужно вложить сейчас, чтобы получить результат спустя несколько лет. Понятно, что пессимизм, который царит вокруг отрасли, мало способствует подобным вложениям. А это значит, что нас ждут неминуемый дефицит нефти, усиление роли сланцевиков и огромная волатильность на рынке. И этот сценарий вряд ли перепишут даже высокие технологии, проникающие не только в сланцевую отрасль, но и в целом в нефтегаз.
