Что мешает развитию промдизайна в Казахстане
Вопрос с сырьем приходится решать дзенски«Люди думают, что мы изготавливаем промышленные станки или строим индустриальные здания», — Тимур Актаев, основатель марок NB! (изделия из кожи) и «Простые вещи» (мебельное производство), описывает типичную реакцию казахстанцев на словосочетание «промышленный дизайн». Мы сидим в маленькой мастерской в историческом центре Алматы. На стене — синяя оленья голова с желтыми рогами и плакат «Шли к … всех». Я поглядываю на автора «Капитала» и думаю, почему казахстанские промышленные дизайнеры не выходят на потоковое производство. Тимур — один из немногих, кто пытается это сделать. И он делится своими мыслями о том, возможно ли у нас потоковое производство, что мешает развитию дизайна вещей и готовы ли люди в Казахстане в принципе приобретать такие вещи.
— Тимур, как вы пытаетесь выйти на поток?
— Мы до сих пор все еще делаем малые серии, на 99% они обрабатываются вручную. Постепенно начинаем прибегать к использованию технологий, точно знаем, какое оборудование нам нужно и в скором времени должны его купить. Но пока до конвейера мы еще не дошли. На нашем кожевенном производстве большую часть работ мы делаем вручную — все вырезаем, обрабатываем, сшиваем, склеиваем, устанавливаем фурнитуру. Кожа — это не рулонный материал, а листовой, она имеет разную форму, много нюансов выделки и вся выкройка должна быть ручная. Есть машины, которые наносят выкройку и вырезают из кожи, в начале 2000-х такие стоили $ 1 млн. Единственное, что мы заказываем у подрядчиков, — бумага. Металлические детали закупаем. Я понимаю, как все можно превратить в поток, представляю, как это могут делать машины.
С другой стороны, мы сейчас работаем над созданием коллекции мебели и предполагаем, что она вся будет производиться поточно. Во всяком случае, металлические детали будут делаться одной компанией, деревянные — выпиливаться на станке, обрабатываться вручную и, может быть, краситься в определенных специальных условиях. Там задача — упростить процесс, сделать продукт дешевле. Мы не стремимся создавать мебель, как краснодеревщики, вырезать ее вручную. Наоборот, хотим уйти от этого, попытаться поработать в среде, по-настоящему промышленной. С другой стороны, это все равно малые серии, потому что мы не работаем на магазины, у нас нет точек сбыта в Казахстане, чтобы мы говорили о тысячах или десятках тысяч экземпляров.
— Что вам мешает выходить на такие объемы?
— Мое образование не дает умения быстро выходить на такие объемы. Я не промышленник, у меня родственников или друзей промышленников нет, мне не с кем посоветоваться. Поставить на поток можно. Но есть другая проблема, которую нужно решить: нет заказчиков, которые понимали бы, что промышленный дизайн предполагает серию шагов, включая маркетинговые исследования, исследования в области материалов.
Но постепенно рынок из частных мелкосерийных заказов будет развиваться, и покупатели уйдут от вещей, где нет дизайна. И мы будем получать заказы — 500 кресел, например. Сейчас для нас это сумасшедший заказ. Мы не осилим его даже за месяц. Но когда начнем их получать, будем думать, как сделать, и это станет очередным дизайнерским вопросом для нас.
— Малые серии — это сколько?
— Недавно мы сделали 18 стульев и 6 столов. Идея, чертеж, изготовление, покраска, лакировка, сборка — все за четыре дня, это было внове для нас. Без напряжения в голове мы можем осилить 30−40 штук. Будут большие партии, мы скажем: «Круто!», но нам придется решать новые задачи, набирать дополнительно людей.
— Кто ваш основной заказчик? Это состоятельные люди или просто ценители авторских вещей?
— Если говорить про марку NB!, большая часть заказов — по деньгам и произведенному товару — идет от корпоративных покупателей, они заказывают на праздники, события. Они компанию кормят.
Если говорить о трудоемкости, то примерно пополам — частные и корпоративные заказы. Потому что бывает так: мы обсуждаем с заказчиком 100 штук, но, по сути, это одна вещь. А когда человек хочет один блокнот с гравировкой или особой бумагой, зачастую работы получается больше, чем с сотней экземпляров.
По мебели мы по большей части получаем частные заказы, но идем к тому, чтобы была линейка. И потом это предметы для серьезной покупки. Человек 6−10−15 тыс. тенге может потратить на какую-то вещь и, если его что-то не устроит, сказать: ошибся — и ладно. А диван за 100 тыс. — это уже вложение, и человек будет думать, довериться этим новичкам или пойти и купить китайский диван. Мастерской нужны годы, чтобы состояться.
Портрет покупателя? Наверно, это люди, понимающие, что вещь, придуманная в Алматы и изготавливаемая из местных материалов, не может быть супердешевой.
— Люди в Казахстане готовы покупать авторские вещи или пока правит бал формат IKEA?
— IKEA, по сути, тоже предполагает авторский дизайн. Более того, их продукт должен помещаться в плоскую упаковку, это тоже задача для разработчиков.
Ценят ли в Казахстане авторские вещи? Думаю, скорее, нет. Я критичен в этом вопросе. Чтобы ценить вещь, сделанную вручную, нужно, чтобы человек понимал суть поточного производства. Мы же, городские жители, не видим перед глазами завода, который делает древесину, а потом из нее получается, например, стул.
С авторскими вещами важен момент наследия. Вот тот же стул, его сделал прадед, на нем сидел дед или его купили, но он сделан вручную. Из этого появляется ценность винтажных вещей, которые можно купить на блошином рынке. У нас, кстати, очень бедный блошиный рынок, потому что вещи либо просто выбрасываются, либо попадают в антикварные магазины, хотя могут являться не антикварными, а просто старыми. В Париже, например, на блошином рынке можно купить старую интересную вещь по доступной цене. Стул, по-настоящему старый, середины-конца 19 века, — в пределах 50−60 евро.
— Какова конкуренция на рынке? Или пока о рынке говорить не приходится?
— Рынка нет. Конкуренцию точно нельзя назвать конкуренцией, потому что все находятся на уровне исследования и ни у кого нет сильных линий продукции. Есть Чингиз Шакуров с маркой «Вишневый папа», он изготавливает детские игрушки, поделки. У него поточное производство, но тоже малые серии. По большей части все делается вручную, но он использует технологии больше, чем мы.
Есть ряд мебельных мастерских, которые до сих пор экспериментируют, и они не могут покрыть рынок. Хотя рынок просит, они не могут дать достаточное количество изделий. Мы плотно общаемся с магазинами, такими как Experimentarium, который сейчас является основным дистрибьютором таких вещей. Там нам говорят: NB! и «Вишневый папа» — единственные поставщики, которые на регулярной основе, может быть, с небольшими задержками, дают объем. Другие производители не дают объем вообще, они просто как будто на реализацию отдают то количество, какое у них есть, у них нет постоянной линейки, чтобы можно было заказать изделие по каталогу в каком-то количестве и они бы это количество постоянно отдавали. Но, возможно, для рынка это пока хорошо.
— Почему хорошо?
— Потому что, я думаю, пока есть незакрытая потребность, ценность немного завешена: люди понимают, что это ручное производство, и больше ценят эти вещи. Но если бы эти вещи стали более доступными и вдруг появились во всех магазинах города, их стоимость и ценность резко упали бы. Так что, может быть, хорошо, что количество дизайнеров увеличивается, количество идей увеличивается, несмотря на то, что большая часть из этих идей заимствована. Для развивающегося рынка, я уверен, это отлично. Пусть копируется, пусть делается хоть что-то. Для художника это нормально: лет 15 он копирует своего учителя, а потом начинает писать что-то свое. Здесь примерно такая же история. Думаю, рынку Казахстана, Алматы лет 8, в худшем случае 15 нужно для полноценного развития, чтобы появились производства, заказчик полностью понимал, какие процессы он должен пройти.
Приведу пример. Ко мне обратился российский производитель модемов. Много лет они в обычные черные коробки без дизайна вставляли свои разработки и так продавали продукт. А тут решили сделать что-то новое. Когда я стал спрашивать их, какое впечатление на человека должен производить продукт, как технические особенности будут сочетаться с формой, на какую целевую аудиторию рассчитан продукт, они не могли дать ответы. Известно же, что дизайн может повышать стоимость. Когда человек не может потратить слишком много денег, он сразу смотрит на форму: если вещь сделана хорошо, наверно, она дорогая — думает он и сразу от нее уходит. А если сделана хорошо и стоит небольших денег, значит, что что-то в ней не так, где-то есть подвох. Это обычная психология.
— И все же что мешает развитию промдизайна в Казахстане? Может быть, дизайнеры не видят в этом бизнес, заняты исключительно творчеством?
— Интересный вопрос! В институтах нас не учат ничему. Как объединение (А1462 — объединение дизайнеров, включающее Тимура Актаева, Галыма Кайралапова, Азиза Абдулмажитова и Анастасию Леонову, — прим. ред.) мы приходили преподавать в вуз, где некоторые из нас сами учились, и ужаснулись тому, что там не дают многих вещей, экономику, например. Не объясняют, как это работает и зачем это нужно. Мы это поняли спустя годы практики.
Из-за незнания допускаются ошибки, отбивается желание работать, появляется страх. Не на кого опереться, люди смотрят, а кто так работает — никто. Наверно, это служит фактором, почему промдизайн не развивается.
Технологий нет. Доступность материалов — рынок материалов очень скудный. В Лондоне мы зашли в маленький магазинчик строительных материалов — у него и названия-то нет — и нашли там то, что у нас не продается даже в больших магазинах. Представьте, там 800 видов гвоздиков — разные по диаметру, материалу, форме шляпки, по насечке внутри, для каждого процесса свой гвоздь. У нас же можно выбрать только по размеру. Это жутко выносит, особенно когда знаешь, что это можно использовать.
— Как вы решаете вопрос с сырьем?
— Дзенски. Почему у постсоветского региона и, в частности, у нас, такой большой потенциал? Потому что чем сложнее условия для дизайна, чем сложнее поставленная задача, тем интереснее, остроумнее решение. Нет материалов, денег, сроки горят — это все задачи, а нужно получить хорошую вещь. Мне нравится ответ Артемия Лебедева или кого-то и его команды на вопрос: «Есть ли дизайны, которыми вы недовольны?» — «Нет, мы довольны всем». Я ничем не доволен, потому что постоянно приходится выкручиваться. Но со временем начинает получаться — и решения находятся, и с заказчиком удается договориться.
Сырье заказываем за рубежом. Часто это электрика, уникальные крепежи. Мы, например, очень хотели бы работать с местными производителями кожи, но они не идут на сотрудничество, очень долго думают, нас буквально динамят уже два года.
— Возможно, они рассчитывают на промышленные масштабы заказов?
— Почему-то на промышленные масштабы не рассчитывают российские или украинские производители. Мы заказываем там. Мы долго работали с одним российским заводом. После кризиса он обанкротился, его выкупили и после этого очень сильно упало качество. Этот завод долго не мог нам поставлять продукцию. В итоге мы нашил поставщика в Украине.
Заказывать нам обходится очень дорого. Цены выросли почти на 40%, но мы идем на это потому что если будем покупать здесь продукцию этого российского завода (у нас есть его представительство), цена будет в три раза выше той.
Цены на местное сырье приемлемы, но, например, завод в Таразе перестал делать кожу КРС. Из России доставка недорогая, нет сложностей на границе.
— В магазинах ваша продукция есть?
— Вроде как есть, но оборотов больших нет. Мы отдаем продукцию в несколько магазинов, но продажи очень плохие. Experimentarium — это наш основной дистрибьютор, потому что этот магазин является эпицентром, всех привлек к себе.
— Недавно вы участвовали в крупнейшей дизайнерской выставке в Лондоне. Какой выхлоп получают дизайнеры из Казахстана от участия в зарубежной выставке?
— Мое личное мнение: мы до сих пор находимся на стадии исследования рынка, феномена промдизайна, всех процессов. И эта поездка — тоже исследование. То есть никакого выхлопа мы даже и ожидать не можем. Мы съездили для того, чтобы проверить, как это работает. Посмотреть на других, на индустрию.
Ой, как мы не понимаем, как это работает, не представляем! Там есть институт байеров, либо привязанных к каким-то магазинам, либо независимых, они находят интересные дизайны и знают, какому магазину они подойдут. Представители магазинов тоже посещают выставки — договариваются о сотрудничестве, сроках, поставках.
Выставки, подобные той, на какой мы побывали в Лондоне, проводятся в Милане, Кельне, Париже, в США есть две площадки. Они дают представление о том, что происходит в дизайне, каковы тренды, кто из дизайнеров выстреливает, кто интересен. Месяц-два спустя смотришь журналы, и сразу видишь, кого заметили, эти дизайнеры обычно «переходят» из журнала в журнал. Это провоцирует на размышления. Тренды наблюдаются в материалах, в стоимости, мы понимаем, что кризис — нужно делать дешевле. Или, наоборот, дороже, потому что реальные покупатели — это небольшая прослойка людей, которые могут покупать дорогие вещи.
— Но все же вы надеялись найти покупателей?
— Да, у нас была задача выйти на зарубежные рынки. Мы сейчас находимся в очень выгодной ситуации. Если доллар будет расти, то, изготавливая свою продукцию за тенге и продавая зарубежным покупателям за доллары, фунты, евро, мы окажемся в выигрыше.
Продажи — первоочередное, но, с другой стороны, понятно, что мы не делаем вещей такого уровня, которые были бы сверхпопулярны. Два-три больших проекта в месяц — для Алматы это нормально, другое дело — для города, в котором живет столько людей, сколько во всем Казахстане, и существенная часть могут стать нашими покупателями. Здесь, например, 5%, там — 40%. Становится ясно, насколько твой продукт в тренде.
По затратам участие в выставке дорого. В Европе так: дизайнеры продали, заработали, накопили на две выставки в течение года, заработали — это постоянный цикличный процесс. Для нас выбраться из нашего Средиземья в Европу дорого.
— На что сейчас есть спрос?
— Всегда интересны светильники. Это самый эмоциональный продукт — его видно, его много. Причем во всем мире светильники пользуются спросом.
Второй продукт — стул. Но чтобы сделать нормальный стул, нужны технологии. Стулья позволяют себе в основном богатые покупатели, и это, соответственно, в основном «классицистские» стулья. Что касается современного дизайна, то это все на уровне произведения искусства: если мы делаем стул, он сразу стоит больших денег и становится недосягаемым.
Нужно отметить, что экономически выгодно производить маленькие вещи. Вещь должна стоить столько, сколько денег наличными помещается в бумажник. Человек носит с собой, скажем, 15−20 тыс. тенге — ценность и цена вещи должны быть на одном уровне. По размеру вещь должна быть такой, чтобы ее можно было положить в сумку. Это если не касаться одежды.
Вообще, мы сейчас тоже исследуем область вещей, мебели. Если бы у нас был уголок где-нибудь в «Армаде», я мог бы сказать, что дает средний класс.
— А вы не планируете «уголок в «Армаде»?
— Мы думаем взять уголок в маленьком магазине и обустроить ее тремя-четырьмя предметами. На выставке мы поняли, что наши вещи требуют компоновки, они у нас все разные.
Мы сейчас находимся в суперинтересном моменте: уже прошли доисторический период и пришли к исследованиям. Это большие вложения, куча сил, времени, но мы уже стали получать от этого удовольствие, потому что идут заказы, есть интерес и это нас немного поддерживает на плаву. То есть наши эксперименты, исследования обществом поддерживаются, хотя, наверно, не так феерично, как хотелось бы.
При работе с материалами Центра деловой информации Kapital.kz разрешено использование лишь 30% текста с обязательной гиперссылкой на источник. При использовании полного материала необходимо разрешение редакции.